Вино и люди

Эти бутылки с красными этикетками знает вся галактика. Они не продаются в любом супермаркете, но ни один хороший винный магазин без них не обходится. К моему пятнадцатилетию родители купили бутылку мэрилаканского сухого – это было необычно и очень торжественно.

Я вспоминаю свое пятнадцатилетие, когда в стареньком флайере лечу брать интервью у человека, который делает вино – у Виргинии Делано. Ведет флайер старшая дочь Виргинии – Елена Делано.

Елене Делано восемнадцать лет. Елена Делано носит камуфляж и не расстается с игольником. Елена Делано четыре года в армии. Она работает в охране гостиницы, где я остановилась, там мы и познакомились.

Ее мать – невысокая, очень крепкая, смуглая и совершенно седая женщина. Она показывает мне ферму. Кирпичный дом выглядит запустело. В «цеху», как Делано называют большой сарай, где стоит пресс – так же темно и тихо. Мы спускаемся по лесенке в погреб, где стоят бочки с вином. Через два месяца эти бочки увезут, вино разольют по бутылкам, наклеят красные этикетки, а семья Делано получит деньги. Заработает пресс, и новое вино будет бродить в бочках, а потом, разлитое по бутылкам, оно полетит к планетам, на которых никогда не бывала Виргиния Делано. И так будет продолжаться год за годом.

На ферме Делано жизнь кажется удивительно тихой и размеренной. Ровно в два часа готов обед, за столом собирается вся семья. Виргиния и ее дочери Елена, Айна и Сильвия, Эльза, вдова брата Виргинии Курта, погибшего при уничтожении повстанческой базы, с сыном Томасом, Аннабелла и Джон – круглые сироты, чьи родители, такие же свободные фермеры, как и Виргиния, погибли в войну. Выцветшие комбинезоны, смуглые лица, которые перед едой тщательно моют. На столе – кувшин вина, густая похлебка с сублимированным мясом (в условиях Мэрилака выращиватья мясной скот очень невыгодно) и молочная каша. Едят молча. После обеда расходятся по делам, остается одна Виргиния, но и она порывается куда-то убежать, видимо, боясь, что хозяйство без ее бдительного присмотра совсем захиреет.

Водя пальцем по столу и глядя в клеенку, она рассказывает, как во время войны выживала с детьми. Вино было некуда сбывать, некуда наливать новое, неоткуда взять деньги. Виноград ели или сушили. Изюм и молоко помогали спастись от голодной смерти ей и сотням свободных поселенцев на нетерраформированных землях. Девочки привыкли отправляться спать в противометеоритный бункер, – ходили слухи, что цетагандийцы бомбят фермы, надеясь уничтожить прячущихся там бойцов Сопротивления.

«Сижу я, бывает, ночью, одежку латаю или перешиваю, с себя на Елену, с Елены на Айну, с Айны на Сильвию, новое-то негде взять. А тихо. И мне все слышится флаер. Думаю, цеты, прилетели по наши душеньки. А это только кажется. Ох, думаю, кабы Арни моего не убило в самом начале войны, он бы им показал. Он серьезный был парень, ох, серьезный, потому за него и пошла. А голосок внутри этак спрашивает: «Что, Вирджи, а самой – страшно? Забоялась? Вон сколько девушек ушли и, слышно, воюют!» А я ему: «А за девочками моими кто приглядит? А за Томом, за Анни, за Джоном». Поплачу, мне и полегче, да и засну.

А Елене словно на роду написано солдатом быть. Она всегда заводная была девчонка, шустрая, смелая, не хуже парня. Ну вот и сбежала из дому, сорванец этакий. То от нее ни слуху ни духу, а потом весточки пошли, дескать, мама, все у меня хорошо. Паек недоедала – сестренкам! Зато теперь сержант! Соседки завидуют».

Соседки, с которым Виргиния видится раз в месяц, значат для нее очень много. Нам, жителям больших городов, привыкшим надеяться на помощь страховой компании и не знакомым с соседом снизу, трудно понять, как важно единение на таких планетах, как Мэрилак. Когда не остается государственных или частных детских домов, сирот воспитывают у себя жители ближайших ферм. Несмотря на многие мили, разделяющие их, фермеры из одного района, как правило, знают друг друга по именам. Имена самые разнообразные. О происхождении вспоминать не принято: здесь нет ксикитян, землян, зоавов, таукитян. Здесь есть мэрилаканцы. Мужчины и женщины, привыкшие бороться за свободу и жизнь.

Кто такие свободные поселенцы Мэрилака? Простые патриархальные фермеры, готовые с самым допотопным оружием отставивать свою свободу? Будущее ядро мэрилаканского общества? Суровый закрытый социум, гордый своим единством, силой, умением жить на земле?

Время покажет.
Но я думаю, что теперь, глядя на красную этикетку, я всегда буду вспоминать полутемный сарай, пресс, бочки и седую женщину в застиранном комбинезоне.